Поразительный вавилон

Мы пришли в журналистику в начале 90-х, и это был выход в космос: мы пересобирали эту профессию, пересобирали пространство, пересобирали самих себя.

Мы учились говорить, и сами изумлялись звуку наших голосов.

Мы отражали всё, что творилось вокруг, и счастье наше было в том, что в этих пределах не было стрельбы, челночных торговцев, властных коррупционеров.

В пространстве «Импульса» добывались кубометры, росли города, дети, цветы, открывались школы, музеи, сердца, пел мужественным баритоном Володя Кондратович — «от твоей буровой до моей буровой».

В пространстве «Импульса» набирал самостоятельную ценность отдельный голос: мы все были солистами, талантами и звёздами, призванными временем и судьбой похоронить бессмысленные лозунги, невнятные императивы, картонные призывы загибающегося совка.

Мы превращали захолустную окраину в сияющую Ойкумену, наш Новый Уренгой проступил, материализовался, налился телом и смыслом. Мы не могли не поверить в него, и мы поверили.

Мы воплощали черты того прекраснодушного идеализма, который традиционно приписывают отважным воинам, святым паломникам и упрямым первопроходцам. Отвага, целеустремлённость, любопытство и азарт — вот что двигало нами.

Мы ничего не умели, мало что понимали, а наши учителя, как уже видно из дня сегодняшнего, не больше нашего знали в профессии, но отличались редким даром: они верили в нас, были искренни и передавали нам трепет и уважение к тому, в чём были убеждены сами.

«Человек есть мера всех вещей!» — кричал на редакционных планёрках неистовый Гусельников, и за его спиной тотчас же вставала древнегреческая философская школа. «Север — честная вещь!» — продолжал он, и на пороге возникал дух Бродского. «Цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех!» «О, да!» — заводились мы. — «Входите, Борис Леонидович, Кондратович, подыграй».

Нам уже было за двадцать, 40-летний Гусельников казался нам патриархом, который сошёл с ума, и разрешает нам всё: эксперименты, поиски, пробы пера. «Ищите, ройте, — взывал он, — бесполезным бывает только безделье!»

Мы искали, рыли, находили и откапывали по дороге самих себя, таких талантливых и необыкновенных, которым повезло фиксировать, а порой создавать историю города, Ямала, страны. Так, например, был выведен самый точный портрет достойного упоминания ямальца, северянина: это, прежде всего, сын своей земли, а уж потом геолог, оленевод, губернатор или портной. Это Ямал, догадались мы, даёт силу, энергию, направление, цель.

«Учитель, воспитай ученика, чтобы было у кого потом учиться!» — громыхал Гусельников, и мы приводили в «Импульс» быстроногих энтузиастов из соседней школы.

«Страдивари, — передразнивали мы начальство — прежде, чем стать великим скрипичным мастером, десять лет бегал за водкой для своего учителя Амати. А вас, юнкоры, посылают всего лишь на открытие новой музыкальной школы». И наши младшие братья и сёстры летели делать свои репортажи, становясь по дороге таким же «Импульсом», как мы.

Мы были бедны, одеты с бартерных «менялок», завиты старинными плойками в эстетике группы «Мираж».

Мы возили кассеты VHC на передатчик (не спрашивайте). Водитель Рец летел на УАЗике, помнившем зады всех секретарей горкома партии, и успевал точно к выходу новостей.

Нашу студию украшали кладбищенские пластмассовые цветы и то, что волоклось из дома. Респонденты были не лучше: чиновники робели камер, милиция уважала Закон о СМИ, «простые люди с автобусных остановок» рубили правду-матку с неколебимым бесстрашием, и только работники ОРСа сидели в студии с вальяжной осанкой Людмилы Зыкиной, их безусловное право на это признавал даже ОБХСС.

«Эй, — орали мы на редколлегии, — нам нужен театр!» «Разумеется, — отвечало начальство, — и запишите, Светлана Валентиновна, в свой молескин: а также хор и футбольная команда! Иначе это не учреждение!»

И начинался театр «Импульса» (а также хор, etc.), и каждый оператор, художник, завхоз получал роль и фальшивую бороду.

«Сегодня важный день, — предупреждал Гусельников, — пресс-конференция губернатора. На позицию выдвигаются Сухушина, Мотина, Экгардт. В усиление — Мосин. И не смейте спрашивать главного человека Ямала, какие цветы ему нравятся». В лавке остаются Марковская, Купцова, Терентьева. Чернецкий делает материал с газовых промыслов. Что вы так смотрите? Не со всех — 2-3 ГП, управитесь за пару дней. Я уезжаю работать с документами. Алексей Александрович, Сергей Викторович и Юрий Валерьевич, почивайте на лаврах, у вас тоже важный день — библиотечный! Секретарь Королёва, запишите: «Лучшая форма организации труда: кончил дело — гуляй смело!» Повесьте на доску объявлений и выгоните отсюда всех!.. Что значит, не уходят? Что значит, поют с Кондратовичем? Ладно, допоют — пусть свет потушат«.

О, да, у нас были отчества. Даже у юнкоров. Это наполняло самоуважением и значимостью, неизбежно переносилось на качество корреспонденций — нельзя писать фигню, будучи Марией Ивановной, это Маше можно, а Мария Ивановна — про высокий стандарт.

Мы пели с Кондратовичем суровые северные баллады, и наш Ямал сочинялся нами как заговорённая территория, северная твердыня, уходящая за горизонт, где ей не остаётся ничего иного, как стать тундрой и выйти к могучим арктическим широтам, а там и к Северному полюсу, а тут и мы — водружать, к примеру, не флаг, но стяг (мы любили красивые слова) с надписью ТРИА «Импульс».

«Учиться, учиться и ещё раз учиться!» — с ленинским прищуром призывало начальство, и мы учились у всех, до кого могли дотянуться. Мастер-классы в «Импульсе» проводились нон-стоп, приезжали корифеи советской журналистики, народные артисты, дикторы старой школы, политики, социологи, учёные и искусствоведы.

«Импульс» был поразительным вавилоном, где соседствовали многочисленные нации и малочисленные народы, этносы и даже расы, инвалиды, пенсионеры ФСБ, женщины трудной судьбы, мужчины странных занятий. Алексей Базарнов, например, был кандидатом наук по части гидроакустики и в свою пору изобрёл эхолот, которым снабжены и поныне подлодки НАТО, а Григорий Самсонович Ревзин прибыл в «Импульс» прямиком из Челябинского облдрамтеатра, где его Треплев до сих пор не превзойдён. Геолог Купцова была лучшим криминальным корреспондентом эпохи, секретарь горкома КПСС Ольга Адамовна наладила делопроизводство такого образца, что в библиотеке Конгресса США умирали от зависти. Все сторонние навыки оказались необходимы и востребованы, первое телевидение города делали блестящие дилетанты.

«Секта!» — говорили про нас завистники. «Уникальный творческий коллектив», — парировали мы. «Семья!» — утверждали Экгардты, Печеркины, Крыловы Хабазы, и прочие женившиеся коллеги. «Победители!» — заявляли жюри профессиональных конкурсов, и мы соглашались.

Своими репортажами, очерками, программами, передачами, стихами, песнями, словами, мыслями, делами, дружбами мы говорили миру про то, что составляло нашу жизнь и судьбу. Не всякому так повезло с материалом.

Никого из нынешних не призываю идти по нашему пути. Да и невозможно это: новые песни придумала жизнь, 90-е схлопнулись, оставив прежние чувства, принципы, устремления в пыльных архивах.

Мы выросли, постарели и умерли, некоторые буквально, и сердце по ним будет болеть всегда. Тот «Импульс» пережил свой золотой век, и счастье, что этот, сегодняшний, существует актуальным и профессиональным СМИ. Для того, вероятно, и затевался.

Мы сошли с этого корабля каждый в свой срок, чтобы не стать обременением и балластом в ослепительном мире цифровых технологий, и судно отлично плывёт без нас. Но главные навыки старого «Импульса» никуда не делись — выходцы оттуда всё ещё умеют восторженно плакать, глядя в обыкновенное окно, не стесняясь мальчишества.