У детей войны своя история памяти и скорби
День памяти и скорби отмечает вся страна. Дети, внуки и правнуки ветеранов вспоминают подвиги солдат, которые завоевали для нас мир. И трудовые подвиги тех, кто трудился в тылу все военные годы, когда люди жили словами «Всё для фронта, всё для победы». А дети войны? У них тоже своя, личная история памяти и скорби. О голодном сиротском детстве и о цене хлеба нам рассказала Сания Рузиева.
Член общественной организации «Дети, опалённые войной» Сания Рузиева рассказала о своём детстве и родителях.
Отец на фронте погиб. Ранение было, он приезжал где-то в 43-м году, в конце года. А я родилась в августе 44-го. А он потом на фронт ушёл и больше не вернулся. Мама… Не помню. Что-то железную дорогу строили, и шпала на неё попала. Я только помню, я ползала около её тела в луже и плакала. Вот этот момент помню — как я плакала, а она лежала. Подробности сестра рассказала, что была на руках, шпалы с поезда разгружали и ей в голову попало. А отец не знаю, где — без вести пропал, и всё. Мне было 9 месяцев. 9 месяцев ещё я при войне жила. Я этого ничего не помню. Не помню, как с мамой жила. Три года мне было и мама в это время умерла. И с трёх до четырёх лет я голодала. Я помню, что я постоянно плакала, плакала, что я кушать хочу. Ну, брат что-то приносил, побирался. Ему было лет 12, сестра — на пять лет меня старше. Все голодали, никто не хотел нас брать. Брат, сестра и я, нас трое было. Никому не было дела. Так он побирался в течение года. Потом соседи сказали, что у них ни мамы, ни папы нет. И с 4 лет я попала в детский дом. Нас всех в разные детдома отправили. Потому что старший брат — он вообще уже взрослый был. Сестру в другой отправили. А я в дошкольном была. А потом, когда в школьный перешла детдом, смотрю — мальчик письмо пишет. Спрашиваю: «Кому пишешь?», он говорит: «Своей сестре Розе». Я говорю: «Может, и моя сестра там? Напиши». И сестра мне тут же ответила. Там на листочке слёзы. А сестра знала, где брат живёт. Так мы друг друга и нашли. Когда сестру увидела лет 10-11, может быть, было. А брат уже техникум кончал. Письма, письма ждала. Всегда письма, письма. Момадышский детский дом в Татарии, потом дошкольный детский дом. Потом, где я училась детский дом, где одни слепые дети. В четырёх-пяти домах я побыла. А потом опять в школьный детдом отправили. Там уже получше. Но так хотелось мороженого! Там давали две карамельки в неделю. Мороженого, конфет, печенья, вафель — всего этого хотелось, но не было. Очень хотелось трёхколёсный велосипед — жалко, мамы, папы не было. Дети бегали, катались, которые с родителями. Я тоже хотела. Наши мальчики сами самокаты себе делали из подшипников. Они на них катались. А мне хотелось велосипед, но не было велосипеда. Я думаю, человек сто было нас всех. Потому что я посчитала девочек по кроватям, а мальчиков не знаю, сколько было, я туда никогда не заходила. Но человек сто было. Потому что мы кушали в две смены, все не умещались в столовой. Нам норму давали — завтрак, обед и ужин. А большая перемена была — сказали приходить в детдом, два печенья давали и стакан молока. Много не давали кушать, мы уж сами смотрели, где что ухватить. Вдруг, кто-то не доел хлеб, потом доедим. Мне сестра присылала посылку. Там вафли, печенье — я в чемодан спрятала. А у меня украли. Хотелось в кино ходить, хотелось семечки купить… Просили: «Дяденька, дайте 20 копеек». Десять копеек стакан семечек стоил. Игрушку хотелось. Просто игрушку, просто куклу. А куклы мы как делали? Мешочек сошьём, песок или вату набьём, ручки-ножки завяжем, вот игрушка для нас была. Игрушек вообще никаких не было. Плакали, вспоминали… Все хотели родителей иметь, потому что ласки не было. Часто вспоминала — вот была бы мама, она бы всё дала. В дошкольном детдоме я получала. Сидишь, руки на столе. Раньше кушать нельзя — по команде. Я не выдерживала, по голове получала. Это в дошкольном детдоме было, где мы не знали, кому пожаловаться. Когда мы повзрослели, в школьном детдоме с нами хорошо обходились. Мы все хотели быть тогда Орловой. Артистка была Орлова. Я хотела артисткой быть. А так… С моим зрением на часовой завод не брали, у меня минус 8, так что никуда. Только в колхоз. В деревню, на свинарник. А что, мне 17 лет, я поднимала вилами мокрую солому. Тяжело было. Я мучилась, мучилась. Сестре пишу, а она говорит — приезжай ко мне в Таджикистан. И я к ней приехала. Познакомилась с одним человеком, замуж вышла. Родила. И того, я там прожила 36 лет. В 96 году я приехала в Салехард. Там проработала в тубдиспансере 14 лет. Потом сюда переехала. У меня младший сын умер, и я там одна осталась. Сын меня сюда позвал и с тех пор я 11 лет здесь живу, в Уренгое. «Дети, опалённые войной»: женщины, мужчины моего возраста — там мы собираемся, разговариваем. Детские годы снятся. Часто снятся. Лагерь. Как мы ходили за яблоками в другой сад. Далеко-далеко, назывался Ильинский сад. Полные майки и наволочки набирали, ели. Рвали горох. Рыбу ловили, уху варили. В лагере хорошо было. Я каждым куском хлеба дорожу. Я это помню — что голодала. У нас не положено, чтобы хлеб валялся на полу. Это очень большой грех.
